Об оффертории Sanctificavit

Среди великих богатств латинской литургии порой встречаются такие мимо которых нельзя пройти мимо. К таким сокровищам я бы отнес офферторий (песнь предложения) из 18 Воскресенья по Пятидесятнице или, согласно постсоборным книгам, - из 24 рядового Воскресенья. Текст данного песнопения приводиться в Римском Градуале (сборнике григорианских песнопений мессы) а также в традиционном миссале. В служебнике, используемом для богослужений по новому обряду, данного текста нет, как и вообще текстов оффертория¹. Откроем т.н. «тридентский» Миссал, который и послужит нам источником текста.

Данный текст лишь приблизительно следует 4 и 5 стиху из 24 главы книги Исход, однако явное сходство и близость ряда выражений заставляют думать именно об этом месте св. Писания как об источнике данного песнопения. Речь идет о заключении Божьего Завета с народом Израиля. Завет-договор скрепляется жертвоприношением и кроплением собравшегося народа кровью жертвенных животных.

Определить с уверенностью, почему данный текст выбран именно для 18 воскресенья после Пятидесятницы вряд ли возможно, однако в заключении работы я все же выскажу одно из предположений. Известно, что данный формуляр, хотя и является древним, однако возник позже т.н. богослужений квартального поста (Quattuor Tempora). Дело в том, что в Риме в воскресенье, следующее за квартальной субботой, дневная месса не совершалась. В других же регионах, где также получила распространение римская форма мессы, существовала необходимость в воскресном формуляре. К моменту литургического обмена между Империей Карла Великого и Римом (ок. 800 г.)² тексты уже фиксированы в том виде, как они дошли до нас в «тридентском» миссале. Сразу следует сделать оговорку, что не все тексты уже в тот период являлись «новыми». Более точно датировать данный формуляр едва ли возможно.

Ни в текстах чтений мессы ни в литургии часов этого дня речь не идет о Моисее. То, что воспевает данный офферторий – это реальность мессы, т.е. жертвоприношения Нового и Вечного Завета, по отношению к которому ветхозаветный культ был лишь прообразом.

К сожалению, - пишет литургист аббат Ильдефонс Шустер OSB, - в современном миссале³ мы находим лишь первую часть великолепного оффертория, в то время как древние антифонарии⁴ придают вид настоящей литургической драмы этому песнопению: законодатель иудейского народа восходит по повелению Бога на Синай, простирается перед Богом и молит о прошении за отпадение Израиля. Господь внемлет молитве. Воспрянув духом, Моисей с дерзновением просит Господа показаться ему. Бог, однако, отвечает: «Мой лик тебе невозможно видеть, ибо никто из людей не может увидеть Мой лик и остаться в живых». И снова сказал Он: «Се, место в Моей близи, там можешь ты приступить к скале. Когда слава Моя будет проходить мимо, я поставлю тебя в расщелину скалы и покрою тебя десницей Моей, пока не пройду. Когда Я подниму десницу Мою, ты увидишь Меня как бы сзади, но лик Мой видеть тебе невозможно».⁵

Рассматривая этот текст в духовно-аллегорическом смысле, как того и требует его литургическое употребление, невозможно не заметить многочисленные намеки на евхаристическую литургию. Повеление Господа приступить к горе (в тексте оффертория “esto super altitudinem lapidis”) побуждает вспомнить о 42 псалме, читаемом священником у ступеней алтаря перед началом мессы: «Твои свет и истина пусть приведут меня на святую гору Твою и в обители Твои. Я подойду к алтарю Божию: к Богу, Который наполняет радостью юность мою». Интерпретаторы, охотно отождествляют “гору Господню” или “святую гору” с жертвенником – алтарем, возвышающимся посреди церкви.

Всякий член Церкви все еще является паломником на пути в Отчизну, и пока никому еще не доводилось непосредственно лицезреть Славу Божию (majestas Dei). Наша смертная природа все еще не готова к окончательному и неприкровенному обладанию Высшим Благом. Все еще лишь через покров веры нам позволено взирать на Божий Лик, дабы Его сияние освещало наш путь, но не ослепляло нас и не уничтожило заслугу нашей добродетели.

Точно также как и событие на горе Синай (Моисей ведь так и не увидел Бога лицом к лицу) месса является этим прикровенным Богоявлением. Бог присутствует за мессой в общине собранных во имя Иисуса, в Своем Слове, в лице священника и, конечно, в Евхаристических Видах. Однако эта реальность все еще не дана нам в опыте, она опосредована верой в это Присутствие.

Точно также как и тогда Богу вновь приноситься жертва. Наверное, при этих словах мы сразу подумаем о Жертве Христа, что конечно справедливо, но не исчерпывает всех измерений жертвоприношения за мессой. Литургия - это «осуществление священнического служения Иисуса Христа и публичного культа»⁶ То есть не только дело Христа – Главы, действующего в первую очередь в лице священника, но и дело соединенных с Ним членов, т.е. мирян. Что же приносят в жертву они? – Дела, молитвы и апостольские начинания, брачную и семейную жизнь, повседневный труд, отдых тела и души, если они совершаются в Духе, и даже жизненные трудности, если они переносятся терпеливо. Все это становится духовной жертвой, благоугодной Богу через Иисуса Христа. Более того сами миряне в совершении Евхаристии вместе с приношением Тела Господня благоговейно приносятся Отцу⁷.

В погоне за внешним активизмом с одной стороны или за чисто интеллектуальным пониманием литургических текстов – с другой, может скрываться духовная опасность: забыть об этом человеческом измерении в Жертве Церкви. Пытаясь всё понять, или участвовать как можно более «активно», можно упустить самое главное - принести всё, всю жизнь в жертву Богу и самим воспринять плоды Христовой Жертвы.⁸

В заключении хотелось бы остановиться на одном примечательном словосочетании из обсуждаемого оффертория, а именно «sacrifícium vespertínum». Литургия порой обходиться с библейскими текстами достаточно свободно. Как уже говорилось, текст данного песнопения не является прямой цитатой. Упоминание «вечерней жертвы» наводит на ряд предположений. Оставив буквально-исторический смысл этого ветхозаветного выражения нам нужно вновь перейти на уровень духовный, т.е. на уровень аллегорический. Еще раз повторю, что данный переход полностью оправдан, ибо такова логика литургии – все прошлое и будущее есть образ реальности, развивающейся за мессой. Такой подход прослеживается в традиционной римской мессе не только в отношении песнопений, но даже в отношении к чтениям того или иного дня.

Восемнадцатое воскресенье по Пятидесятнице является переломным в чреде т.н. рядового времени. Начиная с этого дня и вплоть до нескольких дней перед Рождеством, тексты мессы будут все чаще и все больше говорить о кончине мира и Судном Дне. Возможно за словами «вечерняя жертва» кроется апокалиптический намек. Действительно, Жертва Мессы является «вечерней» сразу по ряду причин. Это Жертва Христа, принесенная Им на закате Своей земной жизни, на закате сего Эона. Эта жертва остается вечерней, или иначе последней, ибо время коротко, и кто знает сколь близко к нам Христово Пришествие?

Василий Прусаков FSSP 2012